13 ноября 2010
Глазами очевидца Таджикистан в период гражданской войны :: Казахстан. Деловая Неделя.
13 ноября 2010
Глазами очевидца Таджикистан в период гражданской войны
12 ноября 2010г. ? 43 (921), Деловая Неделя, Казахстан
Искандер АМАНЖОЛ, Душанбе
ПРОХОЖУ пограничный контроль. Усатый офицер, сверив фотографию в паспорте с оригиналом, нашел нужную страницу и поставил отметку о пересечении границы. Пройдя таможенный контроль, заспешил к выходу. Со вкусом закурив, осматриваю залитую солнцем небольшую площадь перед зданием аэропорта. Мужчина средних лет, прокручивая на пальце связку ключей, деловито спрашивает: «Такси нада? Куда ехать?». В уме делю названную им плату за проезд на три. «Так бы сразу и сказал, что местный», - разочарованно буркнул он, теряя интерес к моей персоне. «Эй! Биродар, я пошутил - поехали». Пристально вглядываюсь в мелькающие за окном улицы. Насколько за годы моего отсутствия изменилась таджикская столица? Давненько я не был в Душанбе.
Тени смутного времени
Машина ныряет под железнодорожный путепровод. Справа стоят три многоэтажных дома, в одном из которых жила моя знакомая - алматинская уйгурка, вышедшая сюда замуж. Как ее зовут? Запамятовал. Ее имя мне казалось очень забавным. А! Вспомнил: Махмуд-буви ибн Чача. Когда началась гражданская война, она попросила отвести свою дочь - красавицу в Алматы от греха подальше. Самолеты в Душанбе уже не летали, железнодорожное и автобусное сообщение тоже были прерванными. Ее муж - крупный железнодорожный начальник- посадил нас на поезд, стоявший на запасных путях - всего-то 3-4 вагона, идущих до узбекской станции Сары-Осие. Ни одного целого стекла, висящие на одной петле двери, вспоротая ножом обивка сидений, все как в теплушках времен революции. Пристроив девушку, вышел покурить. Пока я предавался приятному времяпровождению, вагон оказался набит людьми, как консервная банка шпротами. Обратно пролез с превеликим трудом. Наконец-то состав тронулся. И уже ближе к вечеру мы пересели на поезд до Ташкента. Возвращаясь из тамбура, успел увидеть девушку, порученную моим заботам, уводимую куда-то милицейским нарядом. Распалившись, объяснил лейтенанту, кто мы такие и что транзитом через Узбекистан следуем в Алматы, и в качестве подтверждения предъявил паспорта и билеты на самолет. Мне рассказывали, что в те дни узбекская милиция устраивала в поездах облавы выловленных таджикских граждан, среди которых было много памирцев, депортировали обратно. Тогда в Душанбе ходили упорные слухи о том, что под мостом, установленным над озером городского парка, ежедневно вылавливали утопленников. Бадахшанская или гармская прописка в паспорте, или имя, кончавшееся на «шо», сразу выдавали памирца, что означало для них одно - смерть, иногда после продолжительных мучений.
Площадь, раньше тут стоял памятник Ленину, а сам проспект носил название «хиебони Ленин», затем его сменил погруженный в раздумье Рудаки, а позже классика таджикско-персидской поэзии, похоже, что уже окончательно, сменил монумент торжествующему Исмаилу Сомони - новому государственному символу страны. Став эмиром Мавераннахра, в 833 году он захватил Тараз и велел перестроить главную городскую церковь в мечеть. В эпоху расцвета его держава включала в себя персидские города Рей и Казвин. Слева телеграф. Отсюда я часто звонил по межгороду. Припоминается, что тут мне и моему приятелю чуть не намяли бока. Шел 1991 год. Таджикистан выбирал первого в своей истории президента. Так случилось, что большинство моих знакомых голосовали за представителя «ленинабадского» клана Рахмона Набиева - бывшего первого секретаря ЦК КП Таджикистана, несколькими годами ранее снятого с должности по распоряжению Михаила Горбачева. А тут на беду мне вздумалось спросить: кто одержал победу? Молодой парень, с виду студент, ответил: «Набиев». Как выяснилось, тот набрал почти 57% голосов. Услышав новость, мы хлопнули друг друга в ладоши. В принципе, нам было без разницы, кто победил, мы просто радовались за наших друзей. А у того от негодования жилка на виске гневно вздулась, глаза сузились, а руки сжались в кулаки. Он был сторонником единого кандидата от демократических сил Давлата Худоназарова - председателя Союза кинематографистов СССР, за которого проголосовало 30% избирателей. Оппозиция обвинила власти в фальсификации результатов выборов. Схватились за грудки, благо нас успели разнять. Я и представить себе не мог, что мне придется познакомиться с Набиевым при весьма трагичных обстоятельствах.
Въезжаем под благостную сень чинар, растущих слева и справа от дороги. Несмотря на позднюю осень, в городе тепло. А вот и гостиница «Таджикистан». Приезжая в Душанбе, на первых порах я останавливался в ней, позже стал жить у здешних друзей. Вселившись, отправился на первую прогулку по городу. Одна площадь, в метрах 400 от нее - другая. Здесь все и начиналось. В силу того что в ту пору я еще не занимался журналистикой, проходя мимо, не обращал особого внимания на митингующих на площадях людей. Шумят себе - и шумят. У меня и в мыслях не было, чем вся эта шумиха обернется. На Шохидоне собирались сторонники ислама, их называли «вовчики» (от слова ваххабит), на Озоди - «юрчики» (по имени генсека КПСС Юрия Андропова) - сторонники коммунистов. Между ними милиция, едва сдерживающая кипевшие во всю страсти. Когда ситуация накалилась до предела, к митингующим на Шохидон стали присоединяться деревенские жители, промышленные предприятия тоже делегировали своих служащих на Озоди. Как писала пресса, число митингующих достигало 50-60 тыс. человек. Политика перестройки и гласности привела к образованию Демократической партии, партии Исламского возрождения Таджикистана, первой на постсоветском пространстве религиозной партии, народных движений «Растохез» и «Лали Бадахшон». Дело доходило до того, что в вооруженный конфликт вступали жители соседних кишлаков. Народ все больше ожесточался. Людская кровь уже перестала кого-либо шокировать.
Припомнилась поездка в Дашнобод. Вместо того чтобы работать на полях, дехкане, побросав свои мотыги, что-то яро обсуждали на обочине дороги. Один из них зарос иссиня черной бородой до самых бровей. Упоение от декламации стихов Рудаки на лице писателя Саттора Турсуна, сопровождавшего меня в этой поездке, сменилось тревогой. «Вот образина, - произнес он. Нельзя же доводить себя до такого состояния». Интересный он человек, его беспартийного назначали заведующим отделом ЦК Компартии Таджикистана. В ту пору он был известной в стране личностью. Днями ранее я стал свидетелем неприглядной картины, развернувшейся у него дома. Среди гостей оказался молодой парень. Мирно начавшаяся между ними беседа вскоре приняла характер ожесточенной полемики. Поскольку она велась на таджикском языке, мне было невдомек, о чем они спорят. Все закончилось неожиданно. Вскочив из-за стола, парень метнул чайник с заваркой в Саттора. Выставив ладонь, я изменил направление, и чайник пролетел мимо него. Другие гости схватили несдержанного парня за руки и вывели из квартиры, а тот, не останавливаясь, как заведенный, уже во дворе дома продолжал изрыгать хулу в адрес хозяина квартиры. Позже Саттор сказал, что парень был ярым исламистом. Позже похожего на него человека я встретил в Афганистане в госпитале города Шибергана. С горящими от ненависти глазами он исступленно твердил, что ни за что не вернется в Таджикистан, что если афганские власти его выдадут, он наложит на себя руки. «Да простит меня Аллах за это, но с этими неверными собаками мне не по пути.
Никто не хотел, да и не умел выслушивать доводы оппонентов, страна раскалывалась буквально на глазах. Причины для этого были не только политические, но и этнические и экономические. Нищета, а тут региональные кланы, которые разъедали страну как ржавчина железо: 25% населения страны считали себя в первую очередь не таджиками, а каратегинцами, их еще называли гармцами. Они и памирцы, составлявшие 10% населения, вскоре станут оплотом Объединенной таджикской оппозиции, в которую вошли как светски настроенные демократы, так и исламисты. Часто их называют демисламистами. Еще 25% были кулябцами - они населяли восточную и центральную части Хатлонской области, 25% было ленинабадцев (ходженцев), представители которых, начиная с конца 1930-х годов, бессменно правили Таджикистаном. Южане называли их презрительно узбеками. Хотя если разобраться, то треть населения Таджикистана были таджикоизированными узбеками. Еще 10% называли себя гиссарцами. Оставшиеся 5% были русскими и представителями других национальностей. И у каждого клана была своя ниша: ленинабадцы правили, памирцы занимали в основном средние позиции в силовых ведомствах, один из них был министром внутренних дел. Именно его отстранение от должности послужило началом беспорядков. Каратегинцы контролировали торговлю и сферу производства продуктов питания. После провозглашения независимости кулябцы, памирцы, гиссарцы, гармцы стали претендовать на управление страной. Русские стали уезжать. Самой большой трудностью для них было обзаведение железнодорожными контейнерами, это удавалось сделать за взятки. Контейнера свозились на станции, где их вскрывали и грабили. Так что многие уезжали только в том, что было на них. С их отъездом стала барахлить телефонная связь, с перебоями ходить городской транспорт. Люди стали ездить на крышах автобусов, приводилось видеть, как БТРы занимались извозом.
Лихая година
Затем продолжил прогулку в городском парке, прилегающем к гостинице. Был конец октября 1992 года, тогда я уже жил у друзей - на окраине города на 171-м километре. Там на разделительной полосе стоял щит с надписью «Рохи сафед» - «Счастливого пути». Ночью поблизости раздалась гулкая перестрелка, которая к утру стихла. Поскольку в доме оставались только женщины и дети и кончились продукты, я вызвался сходить в город. В городе уже наблюдались перебои с обеспечением продуктами первой необходимости. Людям приходилось вставать по ночам и выстаивать долгие часы в очереди за хлебом. Особенно многолюдными они были у хлебозаводов. Накануне этих событий по новостям передали, что муки в годе осталось на два дня, что усилило ажиотаж. Водители немногих легковых машин, увидев голосующего на дороге, наоборот, прибавляли газ. После безуспешных попыток остановить попутку зашагал по обочине дороги. Пройдя километра три, свернул налево. Сразу за поворотом увидел завалившийся на бок расстрелянный синий «Москвич-412. Стрелянные гильзы под ногами, слабо хрустело крошево от ветрового стекла, засиженные мухами бурые пятна на асфальте, сгустки крови и набухшая от нее шапка. И ни души вокруг. Город как вымер. Дошел до кинотеатра «Ватан». Автоматчик, выглянувший из-за дерева, сделал знак рукой: уходи влево. Через метров 200 увидел ствол автомата, направленный в мою сторону. Автоматчик у здания республиканского КГБ разглядывал меня сквозь прорезь прицела, поняв, что на боевика я не похож, благо надел самый яркий из своих галстуков, делает знак - проходите скорее. Так я оказался на улице с тыльной стороны парка. Свернул направо к гостинице «Таджикистан». Портье, узнав во мне бывшего постояльца, сдвинул мебель, которой была забаррикадирована дверь, и пропустил в вестибюль. Напоил чаем, продал блок японских сигарет.
Рассказал, что ночью в городе шел бой, отряды «Народного фронта» во главе с бывшим председателем Верховного совета Таджикистана Сафарали Кенджаевым и полевым командиром Мухриддином Ашуровым вошли в Душанбе. Отдохнув немного, отправился в обратный путь. На удачу зашел в расположенный рядом Дом офицеров душанбинского гарнизона. В обстановке чувствовалась сумятица, военные носились как угорелые. Время уже пять часов - решил перекусить, благо работала офицерская столовая. За столик подсел майор, который сказал, что он командированный, застрявший тут из-за боев. Спросил, не подскажу ли я ему, как отсюда можно выбраться. Рекомендовал, когда бои стихнут, добраться до узбекской границы. Разжившись несколькими буханками хлеба и парой банок сгущенного молока, вышел на улицу. Пройдя 2-3 сотни метров, услышал шаркающие шаги у себя за спиной, оглянулся. За мной шла группа вооруженных людей, их было человек 10-12, в ватных чапанах, перепоясанных снаряженными пулеметными лентами. Точно такими раньше изображали басмачей. Пристроившись, они наблюдали, как я прохожу перекрестки, если стрельбы не было - значит им можно идти. Такая роль меня не устроила. Остановившись посреди перекрестка, потребовал: «Или вы идете на сто метров впереди меня, или на сто метров позади». Договорились, что они пойдут по глубокой траншее, вырытой для замены труб. Я и не заметил, как мои спутники отстали.
К вечеру формирования Кенджаева удалось выдавить из города. Его единомышленники, с которыми он планировал захватить столицу, так и не подошли. Боевики распоряжались в городе всего-то несколько часов, а бед натворили много. Отступая, ограбили склады с продовольствием и гуманитарной помощью, хранилища хлебозаводов были выметены подчистую, были угнаны машины с автостоянок, остался лишь хлам, которого не смогли завести. Угнали даже машины «скорой помощи» и старенькие маршрутки. В ночных новостях показывали захваченных в плен: судя по исколотым венам, это были наркоманы. При обыске у них были обнаружены документы, свидетельствующие о гражданстве, как было сказано - «одного из соседних государств». Напряженный бой шел у гостиницы «Вахш». Сообщили, что в разных районах города было убито около ста человек. Складывалось впечатление, что сами дикторы пребывали в шоке. На несколько часов телецентр был захвачен боевиками. Кенджаев готовился произнести телеобращение к народу, но его люди так и не смогли запустить технику: обслуживающие ее специалисты разбежались. Позже в оправдание своих действий бывший глава Верховного совета скажет, что на захват города его толкнули опасения, что столица будет захвачена исламистами. Через день в Душанбе прибыл состав с казахстанской мукой - заработали частные пекарни.
Один из моих знакомых, он ювелир-кубачинец, хвалился своими приобретениями: пистолетом Макарова с двумя обоймами и двумя гранатами-лимонками. Он говорил, что купил трофейное оружие у офицеров 201-й дивизии. Мой партнер - Генеральный директор внешнеторгового объединения «Шарк» Нукриддин Ходжаев - тоже ходил во всеоружии. Приходя утром в офис, он первым делом вытаскивал из-за пояса пистолет и клал его в ящик письменного стола. Воспользовавшись раздраем в стране, повсюду под маской боевиков разных мастей действовали уголовные элементы из мафиозных структур. Как-то при очередном приезде в Таджикистан, перейдя границу с Узбекистаном, голосовал на дороге. Остановился старенький УАЗик, водителя которого и его друга я уговорил подвести меня до Душанбе. По пути нас дважды высаживали из машины, последний раз это было в пригородном кишлаке Чорьякорон. С холмов, на которых было расположено селение, уже был виден Душанбе, но всякий раз, благодаря тому, что у меня был мидовский паспорт (его организовал по блату один из моих приятелей), мне удавалось убедить грабителей в том, что я посол Казахстана в Таджикистане! И грозил, что в случае чего у них могут возникнуть большие неприятности. Для вящей убедительности я прихватил свежий номер «Известии», газеты сюда тоже не доходили, где в разделе новостей сообщалось о том, что полномочный представитель президента Назарбаева отбыл в Таджикистан. Удивляла покорность моих спутников. Уже в Душанбе они отказались брать с меня плату за проезд: «Нам повезло, что вы дипломат», - говорили они. «Вовсе я не дипломат, а приехать сюда меня просила девушка, которая живет здесь и сейчас голодает». На пустынной улице раздался взрыв гомерического хохота. С девяти часов вечера в городе действовало чрезвычайное положение, а на моих часах уже было без двух минут одиннадцать. Привезенная мною снедь была встречена на ура. Некоторые районы города контролировались отрядами оппозиции. В другой свой приезд в Душанбе, проходя ночью мимо сидящего на стуле боевика, заглянул в распахнутые двери помещения, которое он охранял. В свете уличного фонаря разглядел спящий вповалку народ. Смерив меня взглядом, стражник не стал меня останавливать.
На юге шли бои. Вспомнилось, как один из пассажиров автобуса, ехавшего на «Гипрозем», рассказывал, что вчера вернулся с фронта. Говорил о гибели лейтенанта КГБ - молодого осетина. Тот был тяжело ранен, и отступающие не смогли его унести с собой. Он дождался, когда его окружили «вовчики», и подорвал себя и их. Несколькими годами позже я встречался с его отцом во Владикавказе. Он рассказывал, что после гибели сына его семья не могла оставаться в Таджикистане: «Мать все глаза выплакала». Пенсии от Таджикистана - нет, жилья - нет, только орден «Спитамена», врученный посмертно. Он обращался к Рахмонову с просьбой помочь, но тот на его письмо не ответил. Мой друг, вице-спикер парламента РСО-Алания Стасик Кесаев говорил, что в ближайшее время ему выделят квартиру из фондов правительства.
В ту пору в Душанбе в широком обиходе была поговорка: «Дар лобут басай...» - «Пуля в лоб и все...». По дороге в Ленинабад был убит мой знакомый - вице-президент торгового дома «Восток - Меркурий». Толковый был мужик. Он и 14 человек охраны, среди которых было 4 сотрудника КГБ, везли из Душанбе в Ленинабад несколько фур с оргтехникой. Вместе с машинами они бесследно исчезли на Анзобском перевале. Их тела нашли через два месяца. Тяжелое ранение в голову получил генеральный директор алюминиевого завода Михаил Синани, по выздоровлении он покинул Таджикистан. Был убит хозяин совместного предприятия «Интерфер». Правда, это уже случилось после войны. В свое время он был самым известным в городе цеховиком. Вернувшись из Москвы, он опрометчиво потребовал у полевого командира, захватившего предприятие, вернуть его собственность. А утром на пороге своего дома он был расстрелян из автомата на глазах у малолетнего сына. Действительно, пуля в лоб, и все проблемы решены. По дороге домой в уличной потасовке был убит мой знакомый - весельчак и балагур Абдулло. Его жена была на шестом месяце беременности. Он так и не узнал, что у него родился мальчик. А утром следующего дня, в метрах двадцати от меня, бордюр разворотил болванка от градобойного орудия «Алазань», хорошо что это не был снаряд от «Града».
Память прошлого
В отличие от Душанбе Горного Бадахшана и юга страны Ленинабад был обителью спокойствия. Благодаря тому, что область с остальной частью страны связывал узкий перешеек, по обеим сторонам которого была территория Узбекистана, ее легче было охранять. В городе работали рестораны и кинотеатры. Люди не боялись вечерами выходить на прогулку. В Ленинабад мы прилетели на самолете. Салон старенького ЯК-42 больше походил не на самолет, а на автобус в час пик. Проход между креслами был завален грудами багажа. Многие душанбинцы, в первую очередь выходцы из Ленинабада, продавали свои квартиры в столице и переезжали сюда. Часть полета мне пришлось стоять, часть сидеть на подлокотнике кресла, благо лететь было недалеко. Беспорядки тут возникли позже, когда полковник Махмуд Худайбердыев поднял мятеж против властей в Душанбе. Считалось, что выступление было организовано Ташкентом, который скрытно поддерживал гиссарцев и кулябцев оружием и боеприпасами. Незадолго до этого Рахмонов говорил: «Мы благодарны руководству братского Узбекистана за понимание и сочувствие нашей беде и переживаниям». Страна напоминала тогда лоскутное одеяло, каждый кишлак контролировался полевыми командирами. Тогда я впервые встретился с Набиевым - это уже было после его вынужденной отставки, подписав которую, он уехал в родной Ленинабад.
Жил он в одноэтажном доме, принадлежавшем его отцу. Замечу, дом был небольшим. Весь вечер он беседовал с моим партнером Нукриддином Ходжаевым. Ужин был скромный. Его прервал телефонный звонок. Звонил тогдашний министр иностранных дел России Козырев. Они разговаривали долго: минут тридцать - сорок. Узнав о том, что к Набиеву приехали гости, директор пригородного колхоза привез барана, морковь и рис. За чаем тот говорил Нукриддину, что у Набиева много недоброжелателей, что по мере сил он старается ему помочь, но все приходится делать скрытно. Поговорив, Рахмон Набиевич вернулся к столу. Вновь и вновь беседа возвращалась к главной теме: ситуации в стране. Поскольку разговор велся на таджикском языке, я не принимал участия в нем. Заметив это, он спросил: «А что вы думаете по этому поводу?». После недолгих колебаний сказал: «Может, это вам и не понравится, но я все-таки скажу, что думаю. Заранее прошу меня извинить. Как мне представляется, всего этого можно было избежать. Вам как главнокомандующему, следовало отдать приказ военным, вывести на улицы бронетехнику, подогнать брандспойты и разогнать митингующих на Шохидоне и Озоди. Разогнать и тех и других. Допускаю, что при этом были бы жертвы. Плевать на демократию, мы к ней еще не готовы. Конечно, в прессе бы вас назвали диктатором, но вы бы смогли избежать гражданской войны. Таким образом, вы бы избежали больших жертв и разрушений». Побледнев, Набиев резко встал из-за стола и вышел. Нукриддин укоризненно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Спустя полчаса Рахмон Набиевич вернулся. Подлив всем остывшего чая, он сосредоточенно молчал, а потом тихо произнес: «Может быть, вы были и правы. Скорее всего, мне следовало поступить именно так. Что делать, люди на Востоке с их рабской психологией привыкли чувствовать сильную руку. Они любят того, кого боятся». Его тоже можно понять, никогда прежде он не оказывался в такой экстремальной ситуации. Постепенно он разговорился. Рассказывал о своих встречах с Димашем Ахмедовичем, о своем искреннем уважении к нему. О том, что при по следней встрече тот подарил ему книгу своих воспоминаний с дарственной надписью, которую при переезде в Ленинабад он потерял. Просил, если будет такая возможность, попросить для него у Димаша Ахмедовича еще один экземпляр книги. Высказывал сожаление, что при планировании визита в Алматы он отдельным пунктом включил в его программу встречу с Кунаевым, но ему было рекомендовано не настаивать на ней.
Глянул на часы, уже шел второй час ночи. Увидев, что меня клонит ко сну, Набиев распорядился постелить мне постель, но я долго не мог уснуть. Всю ночь напролет по выложенному плитами двору, позвякивая амуницией, ходила вооруженная охрана. А я прислушивался в ожидании возможного нападения. Так и уснул. А утром, поняв, что включатель находится внутри ванной, шагнул в темноту и сильно стукнулся ногой о какой-то металлический предмет. Нашарил включатель и увидел стоявший на полу открытый ящик, доверху набитый снаряженными автоматными магазинами и десятком-другим гранат. Это сейчас мой редактор называет меня адреналинозависимым экстрималом, а тогда склонности к этому у себя я не находил, поэтому под предлогом того, что у меня намечен ряд встреч, которых неудобно проводить здесь, переселился после обеда в гостиницу. Недели через две мне снова привелось встретиться с Набиевым, но встреча была непродолжительной. Спустя несколько дней я вернулся в Алматы, купил в книжном магазине томик воспоминаний Кунаева. Но, погрузившись в круговерть домашних дел, затянул с визитом к Димашу Ахмедовичу, который вскоре скончался. А через месяц-другой умер и Набиев. Поговаривают, что его отравили. Сейчас его никто не вспоминает. У меня сложилось впечатление о нем как об интеллигентном человеке. Так и осталась эта книга стоять на моей книжной полке. До сих она служит мне немым укором того, что обещано и не выполнено.
Позже мне привелось быть в Ленинабаде еще раз. Был ноябрь 1992 года. Следовало бы сказать, что не в нем самом, а городе-спутнике Чкаловске, где проходила XVI сессия Верховного совета, ее еще называют «примирительной», на которой его главой был избран малоизвестный председатель колхоза Эмомали Рахмонов, а председателем Кабинета министров был избран новый глава ленинабадского клана - Абдумалик Абдулладжанов. Вскоре он станет смертельным врагом главы государства. Нукриддин, будучи депутатом, присутствовал на ней. Возвращаясь с заседаний, он рассказывал, что за кулисами шли трудные переговоры. Влиятельные полевые командиры «Народного фронта» пришли к соглашению избрать человека, у которого не было особого влияния в стране, чтобы без помех править своими уделами. Пройдет десяток лет, и многие из них горько пожалеют о своем выборе. Вскоре деятельность оппозиционных партий была запрещена, что подлило масла в огонь.
Спустя пять лет между ОТО и властями будет подписано долгожданное мирное соглашение, согласно которому оппозиция получила 30% мест в административной вертикали. Сейчас их нет и в помине. Когда-то казавшийся всесильным лидер ПИВТ ходжа Акбар Тураджон-зода, ставший первым вице-премьером, уже никто и зовут его никак. Как нет и тех представителей Народного фронта, что поддерживали Рахмонова. Многие из них отбывают многолетнее тюремное заключение или были убиты. За годы межтаджикского противостояния было убито 100-150 тыс. человек, а экономические потери составили $ 7 млрд. Жаль, но моих друзей в Душанбе не осталось. Наргиз сейчас в Москве, Лариса живет в Болгарии, Нигина вышла замуж за медика из 201-ой дивизии и уехала на Украину. Остон переехал в Алматы, но мы уже давно не встречались. Нукриддин, страдавший приступами астмы, умер. Братья Равиль и Рифкат уехали в Казань, мой тезка - Искандер теперь живет в Волгограде, в Душанбе остался Мубарак-шо, но у меня нет его адреса. Как в калейдоскопе, мелькают их лица. Ах, да, есть еще Саттор. Как-то уже дома, гуляя вечерами по терренкуру, обратил внимание на моложавого иностранца, выгуливавшего комнатную собачку. Познакомились, им оказался посол США в Таджикистане, и поскольку там шла война, большую часть времени он проводил в Алматы. Он-то и помог мне по своим каналам найти Саттора. Лучше бы я его не искал. Жена оставила его и, взяв ребенка, уехала к кому-то в Штаты, теперь тот спивается. Темнеет. Столько лет прошло, а как будто это было вчера. Пора возвращаться в гостиницу.