ПАЛОМНИКИ ПОНЕВОЛЕ
Как жители Таджикистана ищут работу на стройках Москвы
Он вызвался на разговор сам. Бывший журналист оппозиционной газеты "Чароги Руз", по-русски - "Светильник". Когда газету закрыли, почти всем его коллегам пришлось бежать от преследований. Сегодня они - репортеры радио "Свобода" в Праге, Каире, Тегеране. Он - здесь. За плечами - историко-философский факультет Таджикского госуниверситета. Война, голод. Расстрел, которого чудом удалось избежать. Впереди - неизвестность. Сейчас он строит Москву, и Москва кормит его, а заодно и его семью у подножия Памира.
13.57. Станция "Братиславская". Ищу глазами человека в черной куртке, с газетой в руках. На всякий случай торопливо достаю "Известия" - тоже ориентир, и в ту же минуту передо мной вырастает парнишка лет семнадцати:
- Вы Рустема ждете? Пойдемте! - и ныряет в толпу.
Обыкновенная пятиэтажка. Картон на полу. Дверь, обитая черным дерматином. На пороге - худощавый, серьезный человек в джинсовой рубахе. Он улыбается, но глаза остаются печальными, знаком приглашает войти. Узкий полутемный коридорчик упирается в десятиметровую комнатушку: две кровати углом, на стене - полотенце на манер ковра, книги на подоконнике, простые шторки. Двое мужчин, по-детски смеясь, увлеченно смотрят мультфильм, но, заметив нас, как по команде встают - и сразу становится тесно.
- Пойдемте на кухню, - приглашает Рустем, и едва я успеваю присесть на шаткий скрипучий стул, передо мной появляется кружка горячего чая.
По данным статистики, невесть откуда раздобытой Рустемом, в России работает около миллиона таджиков. Тому, что в его стране сейчас 6 миллионов человек, Рустем не верит: 5 миллионов было до войны - а сколько погибло и пропало без вести! Работать по-прежнему негде, на пенсию в 50 рублей не проживешь. Нет такой семьи, откуда кто-либо ни уехал бы на заработки в Россию. Раньше провожали со слезами, теперь - в порядке вещей.
Заработать - еще полдела. Труднее другое. "Ты - таджик, значит, торгуешь наркотиками", - говорил ему милиционер, вымогая "штраф". В милиции таджиков избивают, требуя по 1000 рублей вместо "установленных" 80. Раз в месяц заходит за данью участковый: "Не заплатите - покажу вас другим, будет хуже!"
- Я специально интересовался, сколько таджиков в российских тюрьмах. Семь тысяч. В основном - люди без криминала в прошлом: учителя, простые рабочие, врачи...
В десятиметровой комнате живут четверо. Молчаливый невысокий Захар, смущаясь, признается, что мечтает заработать на калым и жениться у себя на родине. Улыбчивый Ахмед родом из Афганистана. Когда ему исполнилось семнадцать, семья бежала от войны в Таджикистан. Не зная ни слова по-русски, за семь лет на московских стройках он в совершенстве изучил и лексику, и грамматику... Женька, который проводил меня сюда, закончил в Таджикистане 9 классов. Мечтая быть летчиком, он по 12 часов в день шьет тапки, чтобы помочь родителям и младшим братьям.
Соседи-пенсионеры, поначалу молчаливо-враждебные, за два с лишним года к ним привыкли и теперь даже обращаются за помощью. Непреклонной в своей нелюбви "к грузинам" остается только хозяйка - 70-летняя баба Нюся.
- Сходит на рынок и ругается: "Что там ваши грузины опять понаделали!" Мы ей говорим: "Баб Нюсь, не грузины на рынке - азербайджанцы. А мы - таджики".
Впрочем, пройдя в войну огонь и воду, она еще помнит те времена, когда народы были братьями, а интернационализм - едва ли не главной государственной идеей, и, по привычке грозя Сталиным, с суровой нежностью относится к тем, чьи судьбы на излете XX века искорежила гражданская война.
...В переполненном вагоне поезда не продохнуть. Заняты все третьи полки. Чтобы ненадолго прилечь, сидящие в проходах занимают очередь. Много женщин, детей. Едут в Саратов, Волгоград, Сибирь... За окнами - Узбекистан, Туркменистан, Казахстан, и наконец - Россия. Свобода - и 150 рублей в кармане. Так Рустем оказался в Москве. В тот же вечер, разгрузив с товарищами машину арбузов, заработал еще 300. Наутро пошли на ЗиЛ. Через два месяца выбрали стройки.
Работали и у турков, и у югославов. Хозяева относились хорошо, платили по 250-300 долларов. Бывало, и обманывали. За четыре года Рустем из подсобника стал образцовым штукатуром. Встает в пять утра, в пять тридцать выходит из дома, чтобы к семи быть на работе. Молдаване, украинцы и таджики хорошо понимают друг друга: каждый приехал сюда просто работать. У каждого своя семья. Праздники вместе не справляют. "Мы приехали сюда не от хорошей жизни, нам не до веселья", - отрезает Рустем.
А вечером, уставшие, спешат домой, стараясь избегать милиции.
В маленьком поселке у подножия Памира, в доме, где живут его братья, Рустема ждет кипа бумаг - материалы, собранные для книги о войне. Вся боль, оставленная в его сердце израненной, нежной и такой любимой родиной. И когда просишь его сказать о ней несколько слов, он теряется.
- Я не знаю, о чем говорить... Природа у нас очень красивая, горы, водопад... Весной поют соловьи... Кругом цветы, абрикосы... Не знаю, после этой войны вряд ли кто поверит, если я скажу, что наш народ очень добрый, гостеприимный...
Он замолкает надолго, глядя перед собой, не зная, что сделать и что сказать. Машинально перелистывает "Роман-газету", застывая над первой страницей:
- Видите, какие слова? "Все в мире изменяется. Только Высшая Мудрость и Высшая Глупость остаются неизменными..." Конфуций...
Он смотрит на закопченный чайник. И нет вокруг него ни кухни, ни чужой квартиры, ни строек, ни Москвы. Только снежные вершины гор, только водопад и цветущие абрикосы. И его слова - словно горное эхо - в его глазах:
- Может, когда-нибудь в Таджикистане что-нибудь изменится?..